Cопли замерзли, хочется в морг
Морса ебашит ту ворк…
Зима — это такое время года, когда просыпаешься не по будильнику, а от урчания снегоуборочных машин. Если в ваш мозг хоть на мгновение закралась мысль, что Морса очень сердит на этих ранних труженников, то тут же набросайте в уме состав футбольной команды Пхеньян Покахонтас. В наказание. Ибо не может Морса сердиться на своих ангелов хранителей. Как же? Как же поедет Морса на своем велосипеде на работу по лесным дорожкам, если там останутся с ночи лежать серебристые сугробы? Вкусные на вид, смертельные на ощупь. В точности, как жена Аслана — предводителя чеченского землячества на районе…
Примерно семь утра. Примерно февраль. Примерно минус семь-восемь мороза. В сладкий час, когда многие из вас еще ласкают в своих дремотных объятиях приснившиеся прелести Александры Грей, Морса надевает свитер, потом еще один свитер, бабушкой связанную жилеточку с оленями, пуховик и наверх гидрокостюм для яхтсменов, обкладывает лицо шкурками убитых хомяков, садится на велосипед и, охуевая от перепетий жизненных событий, обильно дымя на морозе, как паровоз из вестерна, выезжает в метель.
А лес стоит мертвый. А божья акварель не пожалела фиолетового. А лунный свет неверен и тени от сугробов как-будто пляшут на адской дискотеке во всполохах велосипедного фонаря…
А тишина такая, то слышно, как ругаются собственные эритроциты, которых зачем-то взашей погнал пламенный мотор по важным органам. И дыхание, сначала гулкое, сухое, а потом подключается блядская слюна. Слюна же не может просто омывать зубы и язык, она эмигрирует, как Солженицын, лезет наружу, за дуплистый забор и застывает на щеках, не в силах поддерживать свою вязкость в таких условиях.
А дыхание медленно перерастает в ритм ненавистного Криса Ри с его «this is a road to hell». А потом Крис Ри заканчивается и наступают детские стишки «холодно на улице маленькой макаке, рученьки дрожащие прижимает к каке».
А потом становится теплее. Потому что знаешь, до тебя было уже тепло снегоуборщикам, они и отдали тебе частичку своего. А рядом пыхтят такие же ебанатики. Правда, энергичнее пыхтят, видишь вдалеке уже только красные яркие точки габаритных, словно волчьи глаза в буране.
Проезжаю мимо биологов. Здесь надо поднажать на педали. Кто знает, каких монстров выращивают они в своих теплицах? Вдруг оттуда вырвется бешеный огурец, напьется молока и уничтожит Вселенную?
А потом светает. И происходит это так, словно искрящийся на лунном свете снег сам запаливает солнечный костер.
Совсем другое дело! Спят еще кемпинг-басы. Любимый транспорт предгорных немцев. Чтоб южный немец летел на самолете в отель?! Зачем, когда рядом Южный Тироль, а в машине помимо теплой жены и собаки, есть еще настоящая газовая плита, двухспальная кровать и туалет с душем? Это тебе не велосипед, в котором из удобств только насос.
Совсем другое дело! По дороге на работу обдумываешь текущие дела. Огорченно осматриваю руки — забыл маникюр сделать! Что коллеги скажут?!
Анализирую по дороге фильмографию Тарантино. Пришел к выводу, что следующий фильм будет о гомосексуалистах, армянах, либо о быках на корриде. Проглядывается тенденция у Квентина снимать фильмы об угнетенных. Сначала женщины на Востоке (Килл Билл), потом евреи в Третьем Рейхе (Ублюдки), теперь негры на Диком Западе (Джанго). Who’s next?
Укол в том месте, где должна была быть совесть. Качалка. Та самая, куда занесло непроходимыми персональными сугробами мою личную дорогу к ней. Что и говорить, и летом сугробами заносит…
Автобан. Тот самый, немецкий, настоящий…
В это время бабушкины олени под моряцким костюмом начинают закипать. За тоненькой перегородкой из ткани разница температур теперь градусов пятьдесят. Жарко мне! Плесните кто-нибудь на грудь!
Сопли оттаяли и активно включились в потогонку.
Так в снежном ореоле, в градинах пота, я приезжаю на работу уставшим, обмороженным, изжаренным, но счастливым!
Счастливым, что как минимум восемь часов мне не нужно будет снова повторять мой road to hell.
П.С. Рекомендуется к просмотру в середине Июля и радоваться, радоваться, радоваться…
