Как я эмигрировал в Германию. Часть первая. Нееврейское детство и еврейский побег.

Этот пост переносит меня на десять лет назад. В мои первые эмигрантские дни в Германии. Кто-то въезжает в благословенный капиталистический мир через сверкающие ворота аэропорта, желтый мерседес такси и пятизвездочные отели.

Я же влез сюда через жопу, в статусе отбросов общества побывал в клоаке мира. Вы смутно понимаете, что не все так безукоризненно благополучно здесь, как ведают нам глянцевые журналы.

Я никогда не считал себя евреем. Не гордился тысячелетними корнями своего народа, не относил себя к избранным, не интересовался историей Израиля, не ходил каждое воскресенье к тете Любе кушать лыких(1) и эссигфлейш(2).
Все из-за отца — одного из горстки евреев-военнослужащих в советской армии. Из-за службы отца мы оказались в суровом, степном Азербайджане, вырванные из местечкового еврейского мира, зоны оседлости, где до сих пор родители семнадцатилетней Ривочки водят ее в гости на смотрины к троюродному брату Сёмочке.

В Азербайджане мое еврейство всплывало очень редко. Я собственно смешался в русскоязычной массе своих сверстников в военном городке.
В Азербайджане существовали два врага: русские и азербайджанцы. И я с остальными русскоговорящими был по одну сторону баррикад.

Еврейство всплывало иногда, когда отец украдкой рассказывал мне о своем племяннике Валерике, который в семидесятые уехал в США и одним своим присутствием там угнетал негров.
Говорить об этом было нельзя, особенно в армии. И даже я со своим языком-помелом, молчал и хранил свое проклятие.

Еврейство стало все чаще всплывать после возвращения на Украину, когда советский Союз уже трещал по швам, а из Азербайджана на Родину стали вывозить цинковые гробы с «охранниками дружбы народов».

На Украине сразу стало все на свои места: с фамилией Бланк в своем девятом классе я выглядел словно неудачно полинявший заяц на снегу. Одноклассникам не нужно было даже заглядывать в классный журнал со списком учащихся на последней странице, чтобы увидеть мое клеймо.
При этом причину ненависти к евреям мне так толком никто объяснить и не пытался. Кулаками вообще трудно что-либо объяснять. По этому поводу родственников становилось все меньше, а вместо них стали приходить какие-то неведомой красоты и качества фотографии из дальних миров. Яркие краски фотобумаги стали маленьким окошечком в какой-то неведомой красоты и благополучия мир Запада.

Заграничные родственники не присылали нам фотографии небоскребов Манхэттена, Бруклинского моста или Храма в Иерусалиме. На фотографиях вызывающе глядели на украинских голодранцев какие-то эльфийской красоты люди в невиданных одеждах, обнимающие громадные телевизоры в своих ухоженных квартирах. Фото-глянец демонстрировал мне их холодильники, забитые яркими упаковками. Впрочем, и этой скудной информации было достаточно, чтобы навсегда поверить в лучшую жизнь там, за бугром с березками.

Иногда продукты с холодильника выскакивали из фотографий блоком жвачки или «сникерсов» в заклеенной марками бандероли. То, что иногда пропускали загребущие лапы украинских незалежних таможенников и почтовиков. Ей Богу, это был второй Ленд-Лиз!

Фото мальчика с золотыми котлами:

Часы эти имеют свою историю. Мне их привез мой американский родной дядя. Он работал грузчиком и спиздил их у какого-то мексиканца. Это была моя главная реликвия. Настоящий Rolex, золотой, с бриллиантами, со всеми подтверждающими подлинность печатями на задней крышке. Ремешок был очень большой, но уменьшить его стоило денег, поэтому они болтались на руке, как презерватив на карандаше. Я их отказался продавать за 300 долларов. Надеялся, что они пригодятся на черный день. Приехав в Германию, я однажды от нечего делать свинтил заднюю крышку и долго тупо смотрел на надпись на механизме «made in China»

Прошло еще несколько лет, мы слегка отъелись на заграничных бандеролях и уже имели наглость выбирать Миры для будущей жизни. За океан уже не очень-то и хотелось. Американские родственники, то ли желая нам исключительно добра, то ли не желая нас там видеть, пугали ужасами местной жизни «не все так добре там, Яшенька, у меня уже мигрень на почках из-за ностальгии». Альтернатива приехать и тут же сесть за руль нью-йоркского такси, меня, выпускника житомирского вуза с красным дипломом, уже не прельщала.

Фото инженера с красным дипломом. Обратите внимание на челку и на иконы на стене сзади:

На горизонте появилась пышащая здоровьем и социальной халявой, географически гораздо более близкая Германия. Поэтому собеседование в американском посольстве в Москве мы благополучно завалили. Я получил грин-карту, но папа взял за грудки сотрудника посольства — поляка, который заявил ему, что «жид» — это не оскорбление и не канает в качестве довода для статуса политического беженца.

Москва запомнилась мне многоэтажками до облаков, азербайджанским рынком на Тимирязевской и наличием у каждого прохожего мобильного телефона. Вернувшись в Житомир, я на два месяца стал гвоздем любого мероприятия нашего двора со своими небылицами о Москве.

Тот самый двор:

Мама, тем не менее, ходила по ОВИРам и собирала бумажки «на Германию». С Америки и Израиля шли проклятия на нашу семью » ви что идиоты в Германию ехать?! Там же Гитлер был! Будет вам на ваши яйца новый холокост!» Но к себе по-прежнему никто не звал.

А вот Германия, извиняясь за события пятидесятилетней давности, позвала. Бумаженцией на непонятном языке с неприличным количеством согласных в длиннющих словах, с одноглавым орлом (похож на фашисткий!) и с нашими именами. Приглашали в какой-то очень далекий город Гамбург. У самого синего моря.

Немногие наши немецкие родственники «угрожали» социальной халявой в виде кучи денег, бесплатной квартиры и образования. «Яши! Приезжай! Здесь за всё платит сациаааал(3)!» — кричал в трубку моему отцу наш дальний родственник из Магдебурга дядя Лёнык, пришибленный на всю свою плешивую голову великовозрастный балбес, однажды прославившийся на весь Житомир тем, что обосрался в лифте. «Хватает и на покушать, и на мыкеев(4)!» заливался дядя Лёнык, раскрывающий нам свои нехитрые радости в жизни.

«Прощай Америка, оооо, мы здесь не будем никогда», — пел Бутусов в моем плейере от бабушки из Америки. Лето 2001 года прошло в хлопотах: продажей квартиры и нехитрых пожитков, спешной моей женитьбы на давней школьной любви.

Еще я расстался со своим рахитичным доберманом Джесси, которую я когда-то спас от голодной смерти и которая стала для меня единственным другом. Через год после разлуки собака у новых хозяев почему-то умерла, максимально отдалив меня от ворот Рая…

Джесси состояла из желудка на коротеньких ножках. При желании и удачных составляющих в желудке помещался самосвал с картошкой и водителем

Последнюю ночь перед передачей ключей квартиры новым хозяевам мы спали на чемоданах. Вернее, я всю ночь пялился на дырку в стене, которая, оказывается, всю жизнь жила за шифоньером:

Прощался со старой жизнью и радовался новому приключению. То, что ждало нас завтра, нельзя описать меметичным «чемодан-автовокзал-автобус-Дойчлянд». Да я и представить себе не мог, что ждало нас завтра…

Продолжение следует…

Как я эмигрировал в Германию. Часть вторая. Все флаги мира к нам.

Как я эмигрировал в Германию. Часть третья. Эротика, террористы и немецкий язык.

Как я эмигрировал в Германию. Часть четвертая. Еврейско-сербский конфликт, безнадега и ветер перемен.

Как я эмигрировал в Германию. Часть пятая. Чеченско-еврейский конфликт и смерть от авокадо.

Как я эмигрировал в Германию. Часть шестая и заключительная. Все будет ебацикурац!

(1) еврейский яблочный бисквит
(2) еврейское кисло-сладкое жаркое
(3) имеется в виду «Sozialamt». Государственное учреждение в Германии, ответственное за выплату социальной помощи.
(4) «проституток» — идиш.